Бестужев-Лада И.В. “ЖУТКАЯ ТАЙНА РОЖДЕНИЯ МГИМО...”

Впервые о тайне рождения ИМО я узнал в другом институте, куда сразу пошел в аспирантуру и быстро защитил докторскую, став одним из первых докторов наук среди имовцев. Тайна раскрылась спустя несколько дней после моей защиты.

Беседу вели два сановника, причастные к этой защите и, кстати, не последние люди в МИДе. Темой беседы как раз и была моя диссертация, посвященная борьбе партий в России по вопросам внешней политики накануне Первой мировой войны. Скандальность ситуации заключалась в том, что докторскую в те - и не только в те - времена полагалось защищать на склоне лет. Мой завсектором стал доктором в 45 лет и долго третировался, как зарвавшийся юнец. А я был на десяток лет моложе.

Правду сказать, я и не помышлял о докторской. Просто опубликовал первую монографию из задуманных двух. Меж тем, именно в этот момент цековское начальство, в припадке очередного самодурства, запретило докторские диссертации и предписало защищать вместо них только монографии, да притом обязательно в другом учреждении, лучше в другом городе. И чтобы никаких банкетов! А откуда у кандидата наук монография, когда и статья - редкое счастье? Но спущен план защит, и его надо выполнять. Вот почему я внезапно оказываюсь в Ленинградском университете и через три дня возвращаюсь доктором. Являюсь на глаза кураторам и рапортую о выполнении задания.

Хотелось бы подчеркнуть, что я был не участником, а скорее предметом беседы, и никому из беседовавших в голову не могло придти производить впечатление на присутствовавшего какими-то выдумками. Слишком велика была разница в чинах. Это как если бы два фельдмаршала вздумали развлекать какого-то там подполковника. Нет, они просто проясняли нечто интересное для них, не обращая внимания на слушающего.

Импульсом дискуссии послужила информация о том, что я не из МГУ, а из ИМО. Это вызвало удивление одного из собеседников. Далее излагаю суть беседы по памяти. - Почему же?- сказал другой.- Институт начинался как факультет университета и не стал хуже, когда обособился. - Но зачем надо было обособляться? - спросил первый. - И вообще зачем новый факультет, да еще в разгар войны? Разве без ИМО не было Наркоминдела? А если недостаточно имевшегося, разве не проще открыть спецгруппы или даже спецотделения на экономическом, историческом, юридическом и других факультетах? Ведь именно оттуда выходили дипломаты. Может быть, институт создавали, как водится у нас, “под кого-то”? - Нет, Удальцов не был фигурой, “под которую” что-то создают. - Тогда что же?

В ответ старший из собеседников поведал историю, начавшуюся за несколько месяцев до рождения нового факультета, а затем и института. К тому времени между союзниками по антигитлеровской коалиции была достигнута договоренность о смене скончавшейся Лиги Наций новой организацией - будущих Объединенных Наций. Число возможных кандидатов в неё укладывалось всего в несколько десятков. Так вот, Сталин вознамерился “провести” в нее все 16 союзных республик СССР. Так, чтобы вместе с будущими “странами народной демократии”, заранее включавшимися в советскую “сферу влияния”, обеспечить себе в новой организации большинство голосов и возможность принимать просоветские резолюции.

Можно себе представить, какие дискуссии должна была вызвать эта великолепная наглость! - Но ведь тогда и Соединенное Королевство должно получить по меньшей мере три места, не говоря уже о доминионах (наверное, дискуссия об их включении и послужила предлогом для аналогичного статуса союзных республик СССР). А США и вовсе - полсотни! - Какие же штаты - государства, если у них ни армии, ни дипломатии? - А у союзных республик? - Пока нет, но скоро будут, как и у доминионов Великобритании! И вот тоталитарное государство впоследствии идет на, казалось бы, самоубийственный шаг: создает министерства обороны и иностранных дел во всех союзных республиках. Понятно, на поверку никому и ни за чем ненужные, заведомо фиктивные. Но ведь должна же быть хоть какая-то внутренняя логика у столь неординарного шага, прямо противоположного тогдашним тенденциям! Создать министерства - полдела. У каждого из них должна быть своя инфраструктура. С министерствами обороны проще - переименовал Кантемировскую дивизию в Иссыккульскую, и дело с концом (разумеется, без каких бы то ни было национальных формирований). А посольства не переименуешь. Даже если каждая союзная республика обменяется квазипосольствами только с ближайшими соседями - и то численность дипломатических кадров возрастает во много раз. При этом нужны годы и годы, чтобы такие кадры подготовить, а с учетом необходимой ротации требуются каждый год сотни и сотни подготовленных дипломатов, не говоря уже о нуждах ЦК, Совмина, МГБ, ТАСС и пр.

Теперь понятно, почему особый институт и почему мощностью не в десятки и не в тысячи, а именно в сотни выпускников каждый год?

Второй собеседник усомнился в таком хитроумии и дальновидности нашего правительства. Как известно, с древнейших времен и до наших дней вовсе ему не свойственных. Он предположил, что имел место чисто пропагандистский ход, типа учреждения в те же времена Академии педагогических наук РСФСР и других так называемых “малых академий наук”. Заметьте, РСФСР, а не СССР! Как будто мало было хлопот с “большой академией” (помните бессмертное жаровское из фильма ”Близнецы”: “академику сметану без очереди!”). Объяснить столь вздорные инновации в кошмарные военные времена можно только одним: смотрите, как мы уверены в победе, война еще вовсю, а мы уже решаем вопросы, что делать после победы! Его оппонент согласился с такой версией, но резонно заметил, что одно другому не мешает. Нужно только уточнить, что по части МГИМО, в отличие от “малых академий”, никакой пропагандистской шумихи, сколько помнится, не было. А в остальном следует полагаться на факты, и только на факты. Есть факты, подтверждающие, что если не отцом, то куратором идеи нового института такой мощности был Молотов, проявлявший к новорожденному повышенное внимание. Целых два помпезных визита, наглядно показывавших, кто в доме хозяин.

Есть факты, подтверждающие постыдный торг о распределении мест в будущей ООН. Вспомните о межеумочном статусе Украины и Белоруссии, которые были одновременно и как бы вне СССР на манер Австралии или Канады и в то же время еще как в СССР, ничем не отличаясь от остальных республик! Иными словами, СССР, в отличие от всех других стран, имел в ООН не одно, а целых три места - факт, в теории и практике международного права не каждый день слыханный. Почему только УССР и БССР? Если по масштабам, то Казахстан и Узбекистан не меньше Беларуси. Если по участию в войне, то Прибалтика и Молдавия пострадали не меньше. Все встает на свои места, если вспомнить о нравах восточного базара, отнюдь не чуждых дипломатии во все времена: - А я прошу шестнадцать таньга! - А мы даем один таньга! - А я прошу хотя бы шесть таньга! - Ладно, даем три таньга! Раз такой настырный - на, подавись! Хорошо бы хоть в ХХ1 веке посмотреть документы, подтверждающие или опровергающие только что изложенный сценарий. А меж тем, независимо теперь уже от него, “шум и крики своды потрясают, перепуган университет...”

Есть еще один факт, косвенно подтверждающий сказанное: первоначально бесфакультетная структура нового института. Действительно, к чему факультеты, когда всем одна дорога - в посольства и корпункты Таджикистана в Кабуле или Белоруссии в Лондоне. В 16 раз больше родных джеймсов бондов, в 16 раз шире рупор пропаганды, в 16 раз больше коммивояжеров, трудящихся в поте лица на благо родной оборонки. И только когда сказка окончательно отказалась становиться былью, когда в реально складывающихся обстоятельствах стало неясно, чему и как учить такую массу студентов (этот факт отмечался в мемуарах выпускников 1948 года), началось деление на факультеты, приведшее в конце-концов ИМО к его нынешнему состоянию, очень существенно отличающемуся от стартового.

Мой путь в ИМО, как ни удивительно, оказался типичным для довольно большой группы имовцев. Как большинство мальчишек 30-х годов, я грезил о военной карьере. В 6-м и 7-м классе готовился к поступлению в военную спецшколу, но не прошел по близорукости утром 20 июня 1941 г. - за 48 часов до начала войны. Затем была эвакуация на Урал с заводом, где работал отец, лагеря допризывников, вечная роль помкомвзвода, в которой состоял с 6-го по 10-й класс школы и с 1-го по 5-й курс института, когда получил военный билет младшего лейтенанта, вышедшего в отставку 30 лет спустя капитаном, так и не добравшись до мечты своей жизни - армии.

В 1943 и 1944 гг. дважды подавал заявления в военные училища, а после второй неудачи отправился в военкомат, чтобы идти в армию добровольцем. Военком разъяснил, что меня с моими очками ждут не подвиги, а местный стройбат, жизнь которого во всей её трагичности была перед глазами. Посоветовал подать документы в Московский авиационный институт: пусть не широкие золотые погоны строевика, а всего лишь узкие серебряные военинженера - все равно офицер, а не какой-то презренный шпак.

Таким образом, как и несколько других будущих имовцев, осенью 1944 года я оказался в МАИ: с похвальной грамотой принимали без экзаменов. И тут внезапно дали себя знать пороки профориентации советской системы образования. Как до попытки поступления в военную спецшколу я не подозревал о своей близорукости (думал, все такие), так и до поступления во ВТУЗ не подозревал о своей полнейшей неспособности к математике. В школе-то пятерки шли сплошняком! Первая же сессия показала безысходность положения. И я вспомнил об уральском военкоме, который, помимо МАИ, упоминал какой-то факультет международных отношений, отвергнутый тогда мною только по той причине, что оттуда дорога в армию казалась длиннее, чем из МАИ.

И вот, сразу после зимней сессии, вытянутой по математике на дохлые “тройки” с величайшей натугой, я отправился на Пресню, на улицу Павлика Морозова, чтобы полюбоваться расписанием и стенгазетами. Да, это то, что нужно! Есть надежда, что можно добраться до армии хотя бы переводчиком. Зато никакой математики! В июле 1945-го, после летней сессии, вытянутой на грани отчаяния всего с одним “хвостом”, вновь отправился по тому же адресу. И после краткого собеседования, на котором сбылось пророчество моей школьной учительницы, что как историк я еще удивлю людей, стал студентом ИМО с перезачетом всех своих гуманитарных маевских “пятерок”, кроме языка. Через несколько дней, вместе со всеми, уже таскал столы в новое здание у Крымского моста.

Жанр институтских мемуаров обязывает к рассказу о забавных эпизодах. Но у меня тогда в жизни было мало забавного. Как и мой товарищ по группе Нури Мяль-дизин (дослужившийся впоследствии до посла и собственным примером недолгой жизни после тропиков доказавший, что дипкарьера столь же и опасна, и трудна, сколь у самого рискового муровца), я не только не принадлежал к “золотой молодежи” или к любимцам “папы Юры”, но не был даже москвичом, хотя бы общежитейским, а приезжал из далекого Подмосковья (ныне у метро “Рязанский проспект”), вычеркивая каждодневно из жизни те самые два часа на электричку, которые москвичи тратили на разного рода забавы. Конечно, были и театры-кино, и перманентная влюбленность, и компании (уже сложившиеся маевские и подмосковные). Но главное - было чтение каждую свободную минуту. Не для экзаменов, а просто на интерес. И, как побочный результат, именные стипендии и диплом с отличием. Что тут может быть забавного?

Впрочем, несколько эпизодов, следуя традициям жанра, все же стоит рассказать. ... Конкурс на лучшую декламацию немецких стихов. Стараюсь изо всех сил. Еще бы! На кону - первая премия: талон на исподнее белье. Для моего бюджета это все равно что сегодня полный комплект одеяний от Версаче тысяч на полсотни баксов. Особо не разоденешься, если почти вся стипендия уходит на отоваривание завтраков, обедов и ужинов по карточкам, плюс проездной, плюс четыре пачки “Беломора” на месяц, плюс редкие премиальные рубли от отца-инженера и матери-библиотекаря. Увы, получаю только вторую премию: кальсоны. Рубашка достается конкуренту.

...Со старостой курса Игорем Хохловым сидим и дремлем в конце длинного зала на какой-то лекции. Вдруг открывается боковая дверь и в метре от нас возникает фигура Молотова со свитой позади. Прямо как во сне. Толкаю Игоря в бок, и тот мгновенно реагирует по фронтовому: - Товарищ профессор, прошу извинения! Ку-урс, вста-ать! Кру-угом! Сми-ирно! Товарищ народный комиссар (или уже министр?) иностранных дел! Курс такой-то...

И далее все по порядку, как генералу на плацу. Засим нарком проходит к профессору, здоровается с ним и обращается к залу с обычными демагогическими вопросами: как учеба, как лекции, как столовая и пр. Глаза у всех горят, как при встрече с любимой девушкой: отсвет культа личности! Лекция сорвана, все толпой бегут провожать живого полубога. Потом говорили, что его на руках внесли в машину. Спустя сорок лет я привел этот эпизод в статье о культе личности, и читатели усомнились насчет “на руках”. Теперь и я думаю, что, наверное, пытались, раз хвастались, но разве свита даст?.. А насчет трепета - что было, то было.

...Экзамен по госправу доценту Задорожному - страху и ужасу всех имовцев. А накануне - день рождения у друга. И как на зло, на столе - одна бутылка завлекательнее другой. Из каждой надо попробовать. А наутро передвигаюсь по Садовому кольцу от Курского к Крымскому как под огнем врага: через каждую стометровку сажусь отдыхать куда-нибудь на ступенечку. Дошел, чудом добрался до четвертого этажа, завалился в комнату общежития и рухнул без чувств. Но экзамен-то не ждет! Разбудили, сунули голову под кран и под руки отвели в другой конец коридора, прямо в пасть страшилищу. Беру билет, потупясь, стараюсь не дышать: исключат за пьянку! И отвечаю таким же манером, с трясущимися руками и заплетающимся языком. Экзаменатор смотрит на меня с неподдельным интересом: - Что, неужели я такой страшный, что трясешься, как баба на сносях? Стыдно, молодой человек! Следующий! - На ватных ногах, держась за стенку, добираюсь до двери под еще одну презрительную реплику экзаменатора и падаю в руки ожидающих, роняя зачетку: “пятерка”!

... Неожиданная контрольная по немецкому. Сочинение на тему: “Война и мир” Л.Толстого. Один из согруппников, возмущенный такой нежданной напастью, вместо сочинения рисует очень забавный шарж на Кутузова и сдает преподавательнице. Та, тоже возмущенная, сдает произведение прямо в дирекцию. И вот комсомольское собрание: посягнул на национального героя! Впереди отчисление из института, а может быть и из жизни. Напомним, что отсев на первых курсах достигал трети и более, причем далеко не все отсеивались по неспособности или по болезни, большинство пополняли список двадцати миллионов репрессированных.

Несообразность деяния и воздаяния настолько потрясла, что забыл элементарную осторожность, опасность разделить участь казнимого. Поднимаюсь на трибуну: “Товарищи, что вы, какая же это антисоветчина? Это же просто всего лишь нормальное хулиганство! Давайте ограничимся выговором...”

С тех пор присутствовавший на собрании “папа Юра” на редких встречах с ним неизменно приветствовал меня словами: - Ну, здравствуй, нормальный хулиган! Как жизнь, как учеба?..

А как, действительно, учеба? С одной стороны, уйма проблем, нерешенных и поныне. Достаточно сослаться в качестве примера на иностранные языки. Теперь в это трудно поверить, но до войны английский был такой же экзотикой, как сегодня суахили. Всюду безраздельно царствовал немецкий. Он был и во всех шести школах разных городов, где довелось учиться, и в МАИ, и в ИМО выбрал его же без раздумий. Вообще-то не прогадал: гуманитариев со свободным немецким оказалось так мало, что до полусотни поездок в Германию и сопредельные страны совершил за десятерых. Но начальство уже в 1945 г. догадывалось, что времена меняются. Поэтому половину курса отдали английскому, а астальное разделили пополам меж французским и немецким. В результате десяткам выпускников пришлось овладевать английским уже за рамками института, без отрыва от производства. Конечно, был еще и второй язык, у французов и немцев почти у всех английский. Но по объему он не шел ни в какое сравнение с первым. А у меня по особым причинам особенно. Почти все наши преподаватели, как на подбор, отличались редким обаянием. Федор Яковлевич Леппа-Розенберг был просто кумиром. А в первую свою учительницу Нину Давыдовну Артемюк я был влюблен настолько, что с трудом отгонял навязчивую мысль пасть к ногам с предложением руки и сердца. Только сознание собственного ничтожества и неминуемого позора при таком пассаже удержало от рокового шага. Это не помешало всем четырем немцам третьего курса без памяти влюбиться в англичанку Ирину Юрьевну Малышеву, зато очень помешало ей должным образом донести до тупых влюбленных глаз премудрости английского языка. В результате с английским дело обстояло немногим лучше, чем с французским, выученным урывками, в трамваях, уже в аспирантуре. И только аналогичный шок спустя почти двадцать лет, когда в Норвегии со мной отказались разговаривать на языке бывших оккупантов, а приставленная ко мне особа была так обворожительна и так завлекательно лопотала что-то по-английски... Словом, от потрясения я заговорил на её языке и с тех пор читаю порой даже лекции, но разумееется не на радиотелевидении, потому что фонетика и грамматика у меня - собственного изобретения. Хотя понимают. Впрочем, не лучше получилось и с немецким. Спустя ровно два года без практики я аспирантом был приставлен к венгерскому академику в его поездке по СССР и с величайшим трудом вошел в норму лишь недели две спустя. А в последующих поездках каждый раз требовалось не менее недели, чтобы вновь начать думать и бегло говорить по-немецки.

А счастье было так близко, так возможно! Достаточно было обратиться к более эффективным методикам - и из института вполне можно было выйти со свободным знанием двух-трех языков, в том числе для всех обязательно английского. А если еще дать игровую методику постоянного обновления языка, то мы бы и посейчас ничем не отличались от заурядных европейцев, свободно болтающих на двух-трех языках.

Еще один пример - лекции. В ИМО тех лет собрался поистине цвет мастеров лекторского искусства : Тарле, Баранский, еще несколько лекторов старой российской университетской традиции. Мы воспринимали их просто как нечто само собой разумеющееся, просто интересно слушать. И только намного позже стало понятно, что прошли уникальную школу мастерства лектора. Когда потом на протяжении почти тридцати лет подряд приходилось держать сотенные аудитории до сотни раз в год и более, со временем пришло понимание, что этому научили в ИМО.

Но большинство лекций, как всегда и везде, представляли собой пустую трату времени и имели только одно оправдание: за что же иначе платить профессору? Слушать полуторачасовое занудство о том, что можно за минуту прочитать в учебнике - это, конечно, садизм-мазохизм. Поскольку была исчезнувшая ныне обязаловка, мы приноровились делать на лекциях задания по языку или читать заданное по списку литературы. И при первой возможности сбегали. Однажды мы сбежали в кино одновременно с одной студенткой из ИНЯЗа, и вот уже почти полвека жена уверяет, что Бог её наказал за это прегрешение таким мужем.

Эта проблема остается актуальной по сей день, и “свободное посещение” лишь придало ей неслыханную прежде остроту. Но сколько бы мы ни перечисляли проблем, существует одно обстоятельство, которое делает ИМО нескольких первых выпусков уникальным феноменом в истории высшего образования. Когда выяснилось, что квазипослов в псевдопосольствах союзных республик не потребуется, начальство впало в прострацию, и до того. как вынуждено было перейти к обычной факультетской структуре, пустило все на самотек. Результат превзошел ожидания. По сути всем нам пришлось пройти краткий курс философского, экономического, исторического, юридического, географического и филологического (по специальности русская и западная литература) факультетов.

Иными словами, вслед за общим средним мы получили общее высшее гуманитарное образование, ни в каких оксфордах-кембриджах, сорбоннах-гарвардах немыслимое. И поэтому имовцы вскоре оказались на самых замысловатых рабочих местах широчайшего диапазона, порой на нескольких попеременно, а то и сразу. От МИДа и Совмина, ЦК и ТАСС до АН СССР и разных вузов, разных учреждений культуры. Вильям Похлебкин, например, войдет в энциклопедические словари как два, если не три персонажа - и все с мировым именем. Да и сам автор сих строк начинал как историк на уровне не худших выпускников любого истфака, продолжил как социолог, причем завсектором головного института и сопрезидентом исследовательского комитета международной социологической ассоциации, а закончил педагогом и культурологом (университетским профессором с 30-летним стажем и научным руководителем одной из московских школ-лабораторий, академиком-секретарем Отделения культурологии Российской академии образования). Кроме того, принял участие в реанимации отечественной ономастики (науки об именах собственных) и политологии, все время работал с полной выкладкой как журналист, в том числе на радио и телевидение (несколько сот публицистических выступлений, включая десятка два книжек), наконец, явился одним из продолжателей научной школы технологического прогнозирования, в её социальной части, за что был избран почетным членом Всемирной федерации исследований будущего. А к концу жизни вновь вернулся к роли историка, точнее, философа истории (концепция ретроальтернативистики - развитие теории упущенных возможностей методом разработки виртуальных сценариев прошлого).

Все это было бы просто немыслимо, если бы не общее высшее образование в ИМО. Наверное, именно поэтому коридоры здания на Крымском часто снятся мне по ночам. И, думаю, не мне одному.